АЛЕКСЕЕВА ЛИДИЯ ГРИГОРЬЕВНА

Все мы родом из детства

Утро. С трудом, словно после разгрузки вагона, сползаю с кровати и снова (в который раз!) даю себе клятву ложиться вовремя, как все нормальные люди, а не торчать у телевизора до трех ночи. Не очень-то и верю себе: я, что называется, «подсела» на политику, а самые интересные программы именно ночные.

Ну, что там на планете? Включаю «ящик». И вдруг… Всю хмарь как рукой сняло: диктор вещает о противостоянии между Арменией и Азербайджаном. Неужели опять? Вроде бы, за десятилетия как-то успокоилось там после страшных 90-х… Для меня же лично это новостное сообщение не просто о конфликте двух кавказских республик. Оно о моей малой родине, а значит, и о городе, в котором я родилась и выросла, о родном Баку. Сколько же связано с ним – семья, дом, юность, первые шаги трудовой биографии…

Родилась я 8 июля 1939 года, так что вместе со страной, со своими близкими разделила судьбу, предопределенную людям нашего поколения.

Но для начала о том, как занесло моих родителей от родных российских осин в полуэкзотический тогда Азербайджан. Оба – уроженцы села Филатовка Саратовской области. Женились, в 1931 году родился сын Валентин, и встал вопрос о нормальном трудоустройстве. В селе работы не было. Решили податься в Иваново, промышленный город, куда уже раньше переехали близкие родственники. Здесь, на знаменитом Меланжевом комбинате, образовалась целая родовая династия.

Прошло несколько лет, как вдруг появилась неожиданная проблема – у молодого главы семейства начались серьезные неполадки со здоровьем, врачи настаивали на срочной перемене климата: нужно тепло. И поехал Григорий с севера на юг на разведку. Собрав скарб, вслед ему вскоре двинулись и жена с малым ребенком.

Поезда ходили нерегулярно, ехали долго, через Дагестан. На станциях бородатые мужчины, в лохматых папахах, с кинжалами на поясах, воинственно кричали, выясняя отношения. Один из них, спасаясь от соплеменников, вбежал в вагон и нырнул под лавку, дав пассажирке знак о молчании. Проехав несколько остановок, он, так же молча, покинул убежище. Столь своеобразно началось для молодой женщины знакомство с новым миром, его особенностями.

Справедливо замечено поэтом: «Все возвращается на крýги свои. Только вращаются круги сии». Уже через годы, будучи студенткой, я ездила на каникулы из Казани в Баку. И видела ту же картину на тех же станциях Кизляр, Дербент и пр. Еще позже эти красивейшие места стали упоминаться в боевых сводках конца 80-х – начала 90-х годов.

Ну, а тогда наконец семья воссоединилась в Азербайджане, в долгожданном неизвестном Кюрдамире, новом пристанище.

Глухое место, единственно оживленная точка – станция. Здесь, на железной дороге, и трудоустроились. Процветали малярия, трахома, чесотка, из России приезжавшие врачи лечили местное население.

Робкая моя мама, ранее никогда не встречавшаяся с джентльменами с вулканическим темпераментом, лишний раз опасалась выйти из дома. Не обременяя себя куртуазным обхождением, «дети гор», кося горячим кавказским оком и имея в арсенале лишь два женских имени – Маруся и Валя – прилипчиво желали любви и ласки немногочисленных приезжих женщин. Маме, натаскавшись тяжелых шпал, было не до их забав. Нужно было осваивать новую действительность.

Папе было проще. Досуг он заполнял охотой. Долгие годы, особенно в голодные периоды, в семье упоминались богатые кюрдамирские дары: гуси, утки, дрофы, кабанчики. Это был настоящим подспорьем.

Через некоторое время наметился снова переезд. На сей раз очень радостный, в столицу, в Баку. Папе пришло уведомление о работе в штабе ПВО (Противовоздушная оборона). В этом городе и осели, наконец. А вскоре и я появилась на свет. По молодости, я как-то глубоко не задумывалась, каково было моим самым близким уже в начале их совместной жизни, какой запас душевных и физических сил требовался для всех перемещений в неизвестность. Не знаю, как с конем и горящей избой, но мама, и совсем неопытная, а потом уже и с горьким опытом жизни, оставшись в 36 лет вдовой с двумя детьми, без родных, являла собой образец мужества, верности долгу. А тут еще проклятая война, злая сила, перечеркнувшая многие планы.

Папа чувствовал себя виноватым, что оказался невоеннообязанным. Да уж какой там из него солдат, он и тогда с трудом дышал. Помню, как однажды, когда мы были вдвоем, я услышала на расстоянии какой-то звук – не то шорох, не то скребется кто. Папа смущенно произнес: «Это сердце мое так работает». И умер он совсем молодым.

Ну, а пока все живы. Я, девица трех с небольшим лет, уплетаю деликатес – молочную лапшу, сидя в гостях у соседей, двое сыновей которых воюют. Завершив трапезу, залезаю на табурет и с чувством произношу: «Спасибо, съела за Васю и за Колю. Баба Нюра, не плачь, они победят». Это был первый тост в моей жизни. Вот только ребята с войны не вернутся.

К этому времени относится и несколько драматический эпизод. Мама затеяла стирку, я вертелась во дворе. В очередной раз, выглянув за дверь, мама свою егозу не обнаружила. Зная мою любовь к общению, обежав всех соседей и все соседние дворы, она чуть с ума не сошла. По городу ходили стойкие слухи об исчезновении детей, рассказывали, что плохие предприимчивые люди делают из них мыло, ссылались даже на конкретные примеры. Обследовав всю округу, зареванная мама наконец нашла в одном из дальних дворов на чужой улице свою «пропажу», стоящую на табурете и исполняющую песни под одобрительные аплодисменты публики. Она быстро определила «похитительницу», а та заявила, что ничего страшного не произошло, девочка ей понравилась, к тому же все присутствующие начали приглашать «артистку» приходить запросто. Так для меня началось освоение окружающего пространства.

Неоднократно город был взбудоражен и разговорами о неуловимой банде «Черные кошки», они ходили уже и в послевоенное время.

Баку считался тыловым. Но вот снова поползли тревожные слухи: дескать, в город залетел вражеский самолет. Насколько это было достоверным, не знаю, но отзвуки долгое еще являлись предметом обсуждения горожан.

Помню переезд на другую квартиру, на улицу 6-я Параллельная (впоследствии названную именем Бюль-Бюля, народного артиста СССР, отца будущего известного певца и общественного деятеля Полада Бюль-Бюль оглы). Именно эта улица и этот дом стали главными в истории нашей семьи.

Папа работал в штабе, а мама снова осваивала очередную профессию, теперь в военизированной охране секретного предприятия. Это были чаще всего ночные дежурства, номерной завод находился в пустынном, отдаленном месте, за городом, и «боец», вооруженный допотопной берданкой, обмирал от ужаса в глубокой темноте южной ночи, слушая хоровые завывания шакалов. Поэтому мама очень обрадовалась переводу на Стекольный завод, где она, овладев многими специальностями, будучи в большом почете, и проработала до самой пенсии.

Новый этап жизни приветствовался еще и потому, что при заводе имелся детский сад. До этого обязанности «няня» исполнял брат Валентин, не очень и радовавшийся своим обременительным обязанностям.

Видя энтузиазм близких, я как-то тоже стала настраиваться на мысль о детсаде. Собирали уйму справок, одно из главных условий – обязательная стрижка волос во избежание педикулеза: с моющими средствами была напряженка. Моим «брендом», как сказали бы сегодня, являлась целая шапка белокурых локонов. Стригли меня, как молодого бойца, «под нулевку», лязгающей машинкой, орала я так, что в парикмахерскую заглядывали люди и участливо интересовались, в чем дело. А происходил у меня конец жизни, ибо, увидев в зеркале тощего бледного заморыша, я возненавидела этот неведомый пока детсад, не простила на долгое время предательства ближних, заманивших меня на постыдное заклание.

Завод располагался в индустриальном районе, недаром называвшемся «Черным городом». Детсад был практически за его забором. Сюда меня и отдали на круглосуточную «шестидневку».

Промышленный район находился на окраине, далеко от нашего дома. В субботу вечером мама забирала меня из садика. Наступал час триумфа. Я вставала на сиденье в трамвае и начинала концерт. Народ удивлялся, мне хлопали. Мама, зная, что остановить меня невозможно, стесняясь, только вздыхала. Были случаи, когда мужчины-пассажиры, прослезившись, совали мне сладости, а иногда и какие-то денежки. Почему мужчины? Недалеко от завода находился госпиталь, где они, привезенные после ранений, пребывали на излечении. Очевидно, я напоминала этим людям собственных ребятишек.

В понедельник, ни свет ни заря, мама с трудом поднимала меня, чтобы и самой не опоздать на производство, по закону военного времени это приравнивалось к преступлению. В транспорт не сесть. Вагоны брали штурмом, ехать надо было с пересадками. Те, кто не помещался, висели на «колбасе», сидели на крыше, рискуя жизнью.

Игрушек в детском саду не помню, может, их и не было, а если и были, то мне, новичку, не светило. Как перед глазами спальня с унылыми стенами, в центре которой громадный бак, исполняющий функцию ночного туалета. Как мы туда не проваливались, взгромождаясь с закрытыми со сна глазами, не представляю, а может и были случаи…

Главное чувство тех лет – хронический голод. В нашей группе был мальчишка по имени Женька, по прозвищу Кощей, очевидно, названный так из-за аномальной худобы. Мама прибегала ко мне в недолгий перерыв, чтобы поделиться скудным пайком. Женька уже подкарауливал ее, не давая нам толком обняться, толкал меня: «дай пожувать, ну хоть из рота дай». Он не просил, он требовал.

Любимая домашними, соседями, я чувствовала себя сиротой, ночами плакала о доме. Но вскоре помощь пришла с неожиданной стороны. Молодая белокурая воспитательница Клавдия Михайловна то ли потому, что я была самой маленькой по росту и худышкой (так было и в школе), то ли потому, что я становилась «общественницей», то есть с удовольствием читала стихи, пела, завершала верхотуру спортивных «пирамид», обратила на меня внимание. Более того, из-за меня стала нарушать, как я теперь понимаю, незыблемые правила. К ней хаживал «ухажер», лейтенант из квартировавшей в городе воинской части, приходил он не с пустыми руками. Уложив детей спать и заперев их (!), парочка убегала на ночные сеансы в кино, прихватывая и меня. Зачем им нужен был такой риск, не знаю, но пусть небу зачтутся добрые дела этих людей. Благодаря этой паре я «познакомилась» с трофейными фильмами, на половине которых мирно и засыпала, а лейтенант нес меня на руках назад.

Папу перевели из ПВО на Электромеханический завод, и они с мамой оказались работниками в одной системе – Министерстве местной промышленности, награждаясь всякими знаками отличия и грамотами. Работал он там сначала мастером, потом начальником цеха до своей ранней кончины. Чтобы сын Валентин, пребывающий в опасном возрасте, не попал в дурную компанию, папа пристроил его под контроль на свой завод, и он начал трудовую деятельность подростком.

Многие жили тяжело, положение осложнялось еще и тем, что бакинцы не имели подсобных участков, хотя бы частично решающих вопросы питания населения. У нас дома, к примеру, папа опухал не только из-за болезни сердца и суставов, но и из-за элементарного голода: все лучшие куски отдавались детям. Мы думали, что все живут так, да так оно, в общем, и было. Но вот однажды мы с подружкой Иркой по какой-то надобности заглянули в дом скорняка-частника к его дочке Аллочке. Дебелая, розовощекая, она черпала большой ложкой сгущенку, да еще и под уговоры матери. Картина потрясла нас. Это была еда из какой-то сказочной, неведомой жизни, потому так и запомнилась.

Однажды мама решила сделать мне подарок в день рождения. Мы сходили в зоопарк, потом она купила мне мороженое. Царский подарок. Увы! Какой-то мальчишка, с силой налетев, вышиб из рук так и не распробованное лакомство. Горю моему не было предела, а на вторую порцию наш бюджет не тянул.

Память сберегла запах хлеба, нарезанного малюсенькими кусочками, пожаренного на горьком касторовом масле; из необычных яств упомяну яичный порошок, уже ближе к концу войны присылаемой Америкой, вернее, не сам порошок, а парафин (?), соскребаемый нами с ярких упаковочных коробок. Его-то мы почему-то и жевали. Но, пожалуй, самая вожделенная мечта была связана с вкушением жмыха. Всю жизнь хотелось повторить вкус этого деликатеса, – не пришлось, и я до сих пор толком не ведаю, что же это такое.

Что говорить о суровом быте тех лет: убогая картина. Конечно, никакого газа и в помине не было, готовили на примусах, керосинках, керогазах (теперь эти слова практически вышли из употребления). При всем южном климате в Баку отнюдь не жарко зимой, тем более без отопления. Тогда и были пущены в ход «буржуйки» (железные печушки круглой формы). Помню 10-линейную керосиновую лампу, освещающую наш дом, за керосином стояли в очередях. Вот такие были «нанотехнологии».

Из песни слов не выкинуть. Кто остро нуждался, а кто и жировал на людском горе. Если в нашем доме бедность вопила из каждого угла, то были и те, кто наживался даже в трудные годы. Все, что мало-мальски из вещей можно реализовать, чтобы как-то продержаться на плаву, было унесено мамой на «Кубинку», знаменитый бакинский базар. Однажды из очередного похода она вернулась в слезах: отнесла последнюю из простыней, радовалась, что удачно, а когда развернула скрученный комок денег (покупателя и след простыл), оказалось, что в руках у нее «кукла» (муляж). Проданы были уже все книги, посуда, в загашнике остался лишь отрез на костюм, которым папа был премирован «за ударную работу». И снова беда: нас обокрали, лишив последнего.

Экономили на всем, летом почти все дети бегали по улицам босиком, одежка – в заплатах.

Не хлебом единым жив человек. Были и радости, самая большая – книги. Я сама как-то выучилась читать по вывескам. Из первых книг – «Тихий Дон» М. Шолохова и «Просто любовь» Ванды Василевской. Самостоятельно записалась в библиотеку. Чтобы расписаться в формуляре, ввиду малого роста залезла на стул и поставила подпись: «ДЕВОЧКА ЛNДА». Сегодня мой читательский стаж составляет свыше семидесяти лет.

Пришла пора идти в школу. Освоились быстро, на переменах бегали и орали, как оглашенные. Целый год рисовали палочки, считалось – для хорошего почерка. На радость всем, нас в школе подкармливали бесплатно чудными пончиками. Вспоминаю свой страшный, сделанный из брезента портфель, чернильницу-непроливайку (то-то я ходила вся в чернильных пятнах), очень красивый «Букварь» с цветными картинками, ручки со специальными перьями, до авторучек было еще далеко.

Пережили благополучно школьные реформы, связанные то с раздельным, то с общим обучением.

С особым теплом вспоминаю родной двор, главное место моего детства, его огромное значение в собственном становлении. Типичный старый бакинский двор, с 18-ю квартирами, где проживали люди самых разных национальностей. Здесь я была в безопасности, здесь действовали законы братства. Двор, как аквариум, все на виду. Самые мои близкие товарищи – дети муллы: Расуловы Фирдос, Идрис, Рамиз, Забида. Мы не знали мудреного слова «толерантность», мы просто жили, общались, делились секретами. По-соседски в праздники угощались пловом, шекер-чуреком, шекер-бура. Русские семьи одаривали рулетами, ватрушками, блюдами своей национальной стряпни.

В Новруз-байрам «на счастье» всем двором прыгали через костры, с интересом ждали благоприятных астрологических прогнозов из соседнего Ирана. Жизнь брала свое: похоронки сменились свадьбами. Тут же, во дворе, натягивали матерчатые «потолки», готовили место для музыкантов. По обычаю мусульман свадьбы проводились раздельные – мужская и женская. На грузовик погружали приданое: шкафы, стулья, самовар с бантом и пр. Выезжали на обозрение горожан под громкую музыку. В это время, пока накрывались столы (заметим, безалкогольные), начинались танцы. Как же я любила эти зажигательные мелодии, какими родными были звуки тара, кеманчи, бубна. Конечно, ноги сами выносили на круг в пляс. Я гордилась, когда в танцах собирала больше всех денег для музыкантов.

К нам во двор подтягивались дети из соседних дворов и улиц: у нас было интересно. Взрослые соорудили мачту во дворе, где проводились утренние и вечерние линейки с подъемом флага, дети готовили концерты. Иногда целыми днями гоняли в лапту, казаки-разбойники, очень популярны были «классики», прыгалки. Завершилась наша бурная деятельность созданием детской команды по типу знаменитой гайдаровской повести. Тимуром стал Рамиз, меня выбрали Женей.

Двор не оставался равнодушным ни в горе, ни в радости. Помню случай, потрясший всех до глубины души. В подвальной квартире жила семья – мать и двое детей по фамилии Джугашвили – Шурик и Томочка. В одно недоброе утро дети, проснувшись, не обнаружили в доме маму. Она сбежала от них с молодым офицером-квартирантом. Ребят сдали в детдом. И это в годы войны, когда и без того в стране было столько сирот.

Мы еще застали время, когда по улицам Баку иногда проходили караваны верблюдов, гордо несших головы; вместе бегали смотреть и колонны военных, идущих на парады, – недалеко от дома располагалась большая казарма. Все было интересно.

Невозможно было только привыкнуть к такой, ставшей со временем обычной картине: инвалидам без ног, передвигающимся на деревянной доске с колесиками. Они собирались у пивнушек, ларьков, на вокзалах; в электричках пели «жалостные» песни, настойчиво требуя милостыню. Многие были совсем молодыми.

День Победы не помню, но вспоминаю, как постепенно налаживалась мирная жизнь, ежегодно снижались цены на продукты питания, товары, люди жили уверенностью, что никогда больше земля не увидит подобного. Мы, юные, не осознавали, что мы-то и есть «дети войны», тем более, что в 50-е годы не очень и принято было писать, вспоминать о Великой Отечественной, муссировать эту тему. Понадобились десятилетия, чтобы проанализировать, осознать ее значение в истории не только страны, пережившей самые суровые испытания и потери, но и в судьбах человечества.

Война у каждого своя. У всех своя история, свои личные воспоминания, фотографии, документы. Из отдельных частных лоскутков и создается огромная панорама нашей общей памяти.

P.S.                        Когда ты окончилось, детство мое,

Куда ты уплыло весенней лодкой?

Вот жизнь, и каждый входит в нее

Своей повадкой, своей походкой.

Еще школьницей я твердо знала: буду студенткой Казанского университета, где учился В.И. Ленин. Так оно и случилось. В 1965 году с отличием окончила историко-филологический факультет, многие годы трудилась в музеях, на профсоюзной и партийной работе в сфере культуры.

Папа, впервые в жизни поехав по путевке в санаторий г. Сочи в 1950 году, там и скончался, похоронен, не дожив даже до 45 лет.

Брат Валентин скончался в 1998 году в возрасте 67 лет в г. Калуге.

Мама, переехав ко мне в Казань, умерла в 2002 году в возрасте 89 лет. Не смогла я выполнить просьбу похоронить ее «в родной земле», то бишь в Баку, который она любила всем сердцем. Времена наступили иные. Мы стали теми, которые «понаехали».

Заслуженный работник культуры Республики Татарстан Л.Г. Алексеева

Апрель 2016