УШЕЛ ИЗ ЖИЗНИ ДАУТОВ ВАЛЕНТИН МИХАЙЛОВИЧ - ВЕТЕРАН ВОЙНЫ, ШТУРМОВАВШИЙ РЕЙСТАГ

(Из книги "Отзвуки войны великой" А. Малов)

Ухожу в армию

      В середине октября 1943 г. явился в Енисейский райвоенкомат.

 Явился без вызова и спросил: «Почему не присылаете повестку?

Моим друзьям 1926 г. рождения уже прислали. Мой друг и сосед.

Федоров Павел уже неделю, как получил повестку».

Я очень боялся, что меня не возьмут в армию, ибо весил всего 49 кг и 149 см ростом.

Председатель комиссии, однако, сказал: «...Мальчик, раз пришел, - становись на комиссию!».

 После же комиссии заявил: «...ничего, в автоматчики пойдешь!».

      На 500 подводах, по три человека в каждой, повезли нас в г. Красноярск.

    В Красноярске началось распределение по воинским частям.

Я попал в 73-й запасной артиллерийский полк, в учебный дивизион,

во взвод топовычислителей.

Интересная деталь: перед распределением по частям нас водил несколько дней в баню.

После бани отобрали 156 или 176 человек новобранцев (точное число не помню),

без всякого обучения определили в «маршевую роту».

      Говорили, что в бане выяснилось, что отобранные новобранцы не 1926 г. рождения,

 а старше.

      13 ноября 1943 г. наш запасной артиллерийский полк прибыл к месту свое дислокации,

 в г. Ачинск. 9 января 1944 г. я принял военную присягу.

Очень запомнились здесь холодные обеды. Дело в том, что, когда мы голодные,

 уставшие от занятий, строем шли в столовую, в бывший клуб льнокомбината,

нас заставляли запевать строевую песню.

Поскольку никто не хотел петь, шли на обед молча, но старшин перед самой столовой всякий

раз давал команду: «...Правое плечо вперед!».

       Иногда так по кругу строй шел несколько раз.

Старшина же всегда добивался своего: строй, наконец, приходил в столовую с песней –

... на холодный обед.

      Весной 1944 г. (дату не помню, но снег уже почти растаял) наш полк сменил дислокацию

 на г. Канск.

       Однако нас не стали размещать в казармах, а сразу повезли в летние лагеря и разместили

 в брезентовых палатках, спали на земляном полу, замерзали, но не сдавались. вались.

В 6 ч. утра подъем и бегом на реку Кан (1,5 км.). Это была утренняя зарядка.

       В конце мая 1944 г. учеба наша, по-видимому, закончилась.

Никаких званий никому не дали. Определили нас в «маршевую роту», для отправки на фронт.

Но, некоторым, обычно отличникам учебы, давали звание сержанта и оставляли в тылу
обучать следующих новобранцев.

В нашем взводе перед отправкой на фронт произошел трагический случай с солдатом,

по фамилии, кажется, Буренко.

Он был кандидатом на оставление в тылу для обучения ново­бранцев.

 Стройный, высокий, отличник учебы. Но, узнав, что зачислен в «мар­шевую роту»,

прострелил себе ногу. Умышленное членовредительство было доказа­но,

 и Военный трибунал присудил ему расстрел.

На фронт

       Солдатам «маршевой роты» товарный поезд с нарами в три яруса на несколько дней

оказался нашим жилищем. Я имел место в среднем ярусе.

 Перед отправкой поезда нас, голодных, очень хорошо покормили в ресторане Красноярска.

 Столь же хорошо кормили в ресторанах других городов, областных центров,

 куда наш поезд приходил обычно к обеду.

Запомнились своими роскошными обедами рестораны Новосибирска и Омска.

      В г. Омск запомнился еще один случай. У нас был во взводе топовычислителей солдат

по фамилии Слуцкий. Учился он 'хорошо, был на виду, возможно даже мечтал о продолжении

 службы в тылу по обучению других новобранцев. Запомнился еще тем, что часто повторял:

 «Скорей бы на фронт!» Продолжал эту фразу повторять, попав уже в «маршевую роту»,

и в Красноярске, и в Новосибирске. Когда же отъехали из Омска,        

в вагоне, в котором ехал Слуцкий его не оказалось нигде. Поиски ни к чему не привели.

      В г. Владимир (точнее в военном городке) мы останови­лись почти на месяц.

До военного городка мы шли пешком, километров сорок. Очень и очень устали.

 Командиры не разрешали нам даже присесть. Видимо, знали: если мы присядем, то уже не встанем.

      Но вот заиграл духовой оркестр, и мы неизвестно как, скинув усталость,

бод­ро дошли до места назначения.

       В начале июля 1944-го наш эшелон с «маршевой ротой» солдат 1926 года рождения

 прибыл в Псков. Эшелон наш тут уже «ждали».

Не успел поезд остановиться, как ста­ли нас бомбить. Слышны были крики - «Мама!»

      Тот, кто скатился в овраг и успел «нырнуть» в лес, остался жив.

Командиры говорили: около 200 человек остались лежать на земле.

Так мы расстались со своим поездом. А до передовой оставалось еще почти 200 км.

Эти километры мы шли по ночам, лесом. Днем же спали в лесу.

Немецкие самолеты-разведчики искали нас.

      Найти, однако не удалось и мы благополучно, без новых потерь, добра­лись до передовой.

 Удаче, на мой взгляд, способствовала железная воинская дисци­плина, порядок в армии,

 умение маскироваться и хранить секреты.

       В середине июля на широкой поляне у опуш­ки леса распределили по частям

33-ей стрелковой дивизии 3-ей Ударной армии. Первым «покупателем» был майор

 Овчаренко (позднее выяснилось, зам. командира 44 арт. полка по строевой части).

 Он отобрал не всех ар­тиллеристов, а только 40 человек. Принцип отбора - два шага вперед,

сначала наи­более крупные и здоровые, затем - имеющие 9,10 классов образования.

Так я ока­зался в артиллерийском полку стрелковой дивизии.

Прибалтика

       Сначала я оказался в штабе полка. Поручили выполнить какой-то чертеж.

С заданием я не справился. Черчение было моим слабым местом: в школе по этому предмету мне незаслуженно ставили «4» лишь потому, что по всем остальным предметам имел сплошные «5». Назначили разведчиком во вто­рую батарею первого дивизиона. Фамилию командира батареи не помню; это был кадровый военный, лейтенант, высококлассный специалист, профессионал своего дела, эрудированный и хорошо воспитанный, умеющий работать с людьми.

       Первый бой принял недалеко от Тарту примерно 20-22 июля. Наблюдательный пункт был выбран на красивом холме, покрытом лесом командиром дивизиона, майором, только что назна­ченным к нам.

       Когда по поводу выбора места для наблюдательного пункта наш командир батареи высказал свои соображения. Холм очень удобен для наблюдательного пункта, но единственный в ближайшей округе, что он может быть пристрелян врагом, майор крикнул на лейтенанта: «Выпол­няйте приказ!»

        Так на этом холме оказались наблюдательные пункты, как батареи, так и первого дивизиона. Результат: лес на холме полностью скошен, наблюдательные пункты уничтожены, лейтенант, майор и почти все солдаты и сержанты наблюдательных пунктов убиты, раненных мало. Мой ров был под корнем огромной сосны, в глубине.  В этом же рве у выхода находился связист Алабурда, получивший легкое ра­нение в руку. Я же остался нетронутым. Сослуживцы рассказывали, что три дня я ходил 6ледный, как полотно.

         Вскоре один из наводчиков нашей батареи был тяжело ранен и на­правлен в госпиталь. На его место назначили меня. Это была 76 мм. пушка 1939 г. «УСВ», тяжелая, высокая. На прямую наводку нас не посылали, пока не заменили на более современные, низкие и легкие ЗИС-3.

        В Прибалтике я участвовал в освобождении Тарту, Риги, Даугавпилса, дру­гих городов и хуторов в составе 1-го и 3-его Прибалтийских фронтов.

        Когда гитлеровские войска были зажаты между Тукумсом и Либавой, в декабре нашу 3-ю Ударную армию в полном составе погрузили на эшелоны и перебросили через Минск под Варшаву. Так я со своим полком оказался в составе 1-го Белорусского фронта, которым командовал маршал Жуков

Огневые позиции наших пушек находились на правом берегу Вислы. Стояли очень сильные морозы для этих мест. Поляки говорили, что русские принесли нам страшные морозы. 3емля была насквозь промерзлая. Рыть окопы, блиндажи было очень трудно.

          Противник предпринимал постоянные бомбежки и артиллерийские обстрелы. После одного из обстрелов «ишака» (так называли у нас шестиствольный немецкий миномет) не досчитались в батарее меня и сержанта Мигина. Это случи­лось 5-го или 6-го января 1945 г. После излечения узнал: найдя в одном месте за­сыпанную траншею, нас откопали - сначала меня, 18-летнего,-вторым-сержанта, 35-летнего. Оба неживые. Увезли в дивизионный медсанбат.

          Наутро я пришел в себя. На сержанта ушла домой «похоронка». Позднее медсестра поведала мне. Начальник медсанбата, подполковник, врач-хирург, якобы воскликнул по моему адресу: «... из небытия пришел!» и добавил -«Удивительно крепкое здоровье у этого молодого человека!».

         Через неделю молодой человек почувствовал себя излечившимся и совсем здоровым. В один из дней с каким-то поручением в медсанбат прибыла автомашина со знакомым шофером Малыгиным. Спросил я у него: «Наши огневые позиции не изменились?» «Пушки стоят на месте, скоро артподготовка и наступление, однако у твоей
пушки все еще нет наводчика...». «Я поеду с тобой!»

         Осторожно, по договоренности с ребятами из палаты, открыл окно, выпрыгнул в одном халате в кабину автомашины и был таков. На батарее были чрезвычайно рады, сняли халат и тапочки, одели, обули и стал я снова солдатом-наводчиком. Однако лишился документов о моем пребывании в медсанбате.

          14 января 1945 г. была сильнейшая артподготовка. Она длилась больше ча­са, ствол пушки стал горячим, откат-более медленным, а с наблюдательного пункта все звучит команда: «10-15 снарядов, беглым огонь!»

         Наконец, закончилась артподготовка. Однако вечером нас известили, что прорыв танков не увенчался успехом из-за отсутствия переправы через небольшую речушку.

          15 января была еще одна артподготовка, более длительная и мощная. В этот день расчет израсходовал около 200 снарядов.

          Результат: удачный проход танков и моторизированной пехоты. А вслед за ними и мы, артиллеристы, с новыми пушками ЗИС-3. 17 января освободили столицу Польши - Варшаву. Наши батареи прошли через юго-восточную окраину города почти без боя. Город был сильно разрушен. За Варшавой мы вышли на оперативный простор. Еле успевали за танками и мотопехотой.
Проходили в день по 40 км. Лишь иногда приходилось разворачивать орудия и стрелять прямой наводкой по оказывающим сопротивление отдельным группам фашистов.

          Как встречали нас поляки? Я бы сказал: «Хорошо, радушно!». Горячим кофе, какао, молоком, ошметками сала и удивительно вкусными, крупными, круглыми караваями хлеба, видимо, из муки крупчатки.

Я поделился своими впечатлениями о гостеприимной встрече с заряжающим, заключив восторженной оценкой – «какие  поляки хорошие!» старый (по моим понятиям) солдат, бывший председатель колхоза из Алтайского края Уланов выслушав меня, сказал: «Если бы ты знал,  как эти поляки провожали нас в 1941 г. С подва­лов и чердаков многих домов строчил пулемет по нашим спинам».

         Вскоре мы со своими пушками, на американских автомобилях-тягачах «Додж ¾» добрались до г. Бромберг, до старой польско-немецкой границы. Польское название города – Быдгощ. Перед Быдгощем довелось увидеть незабываемое.

          Недалеко от дороги, по которой двигались мы, а до нас - танкисты и мотопехота, находились большие ангары; а в них - около десятка 50-ти кубовых цис­терн со спиртом. Цистерна, к которой мы подошли, видимо, была сильно опорожнена; спирт из него через большой верхний люк доставали котелками, флягами, ведрам, привязавк двум соединенным ремням – брючным и поясным. Внизу большой кран тоже был слегка приоткрыт. Наши батарейцы заполнили спиртом все имеющиеся емкости: котел­ки, фляги, канистры, кухонные котлы, некоторые даже бензобаки. Я лично ничего не заполнял, ибо спирт мне был не нужен. Даже боевые 100 грамм отдавал бойцам сво­его расчета. Заполнив все, что можно было спиртом мы приготовились к движению. Однако услышал громкий крик бойца на верхнем люке: «Братцы, там, на дне лежит солдат!» Нам разрешили задержаться и посмотреть на заспиртованного солдата. Видимо задохнулся от паров спирта и перевалился через большой люк. Удручающее и поучительное зрелище…

        Поехали. Но через пару километров у опушки леса нас остановили. «Строится с вещмешками и всем имеющимся багажом!»  Командир дивизиона вместе с парторгом лично следили за выливанием спирта из всех емкостей, в т.ч. из канистр и бензобаков, из трех котлов походной кухни. Остались мы не только без спирта, но и без обеда.

        Налегке двинулись вперед. Вскоре, однако, стали замечать, что шофер Ма­лыгин, возивший походную кухню на ЗИС-5 почти всегда под хмельком и веселый такой. Оказался он хитрее всех: заполнил радиатор автома­шины спиртом. На остановках «подправляет» водяной насос, подняв левый капот. У водяного насоса есть краник и рядом, в закутке кружечка маленькая. «Подправил»машину и поехал дальше. По мере же убывания жидкости в радиаторе доливает
чистую воду. 

        Слухи дошли до командира батареи.

Что решил комбат? Вылить спирт из радиатора? Как бы не так! Пересел в кабину к Малыгину и находился там всю дорогу.

Разящие лучи

       Помнится, как в ночь на 14 апреля, оставив тягачи-автомашины на правом берегу, мы на конной тяге переправлялись на левый берег р. Одер, на Кюстринский плацдарм. Переправа была очень трудная. Мост понтонный «жидкий», ходит ходуном. Это, во-первых. Во-вторых, переправу бомбили и круглосуточно об­стреливали «бризантными» снарядами, которые на заданной высо­те по графику взрываются и множество осколков поражают живую силу. Нас очень торопили. «..Живей, живей, не останавливаться!» Видел на мосту истекающего кровью бойца без обеих ног и кричащего в отчаянии; «..Пристрелите меня!» Наша колонна тоже попала под «бризантный» обстрел почти у самого берега. Не обошлось без жертв. У ездового на передних лошадях по фа­милии Бабер осколок «бризантный», пробив голову, вышел из нижней челюсти. Но каким-то чудом уже солдат доехал до берега, не свалившись с лошади. Не стало товарища, над которым мы в свое время шутили: «... Бабер - термос попер!» Спустя десятилетия с ужасом вспоминаю и свое неправильное размещение во время переправы: ехал я на станине орудия, обхватив ствол пушки обеими руками. Голова же моя под стволом. Пораженная осколком ру­ка автоматически свалила бы меня на понтон, а то и прямо в реку.

        Переправившись на левый берег Одера заняли пози­ции на Кюстринском плацдарме.

        А вскоре по другим понтонным мостам форсировали реку и автомашины-тягачи, машины со снарядами, наш Малыгин с кухней, а также тяжелая техника. Личный состав войск и техника «зарылись в землю» и ждали своего часа.

       Час пробил, и огнедышащий, «кюстринский вулкан» взорвался.

       Как в той песне «… и сотни тысяч батарей за слезы на­ших матерей, за нашу Родину - «Огонь, огонь!»

       Было еще темно, когда загрохотали тысячи орудий и минометов. Снаряды из моей пушки также явились частицей небывалого шквала огня, обрушившегося на позиции врага на Зееловских высотах.

       Стреляли беспрерывно в течение 20-25 минут. Плотность артиллерийского огня была столь велика, что откат ствола пушки становился более тяжелым и медленным, а со ствола местами отлетала краска от перегрева.

       Примерно в 3 ч. 30 минут по Берлинскому времени мы заметили вертикаль­ный луч прожектора - тут же мощнейший поток света, направленный в сторону вра­га. Это было какое-то чудо, что-то сверхъестественное. Вначале мы даже перепуга­лись, приняв это за представление конца света. Видел: некоторые начали креститься, хотя все мы считались в ту пору безбожниками.

      Как тут не растеряться! Свет был такой сильный и яркий, что хоть иголки собирай, позиции врага как на ладони. Через минуту мы вышли из оцепенения, по­няв, в чем дело. Оказывается, впервые в истории войн был применен такой метод успешной боевой операции, как свет.

        И действительно случилось чудо: разящие, направленные на вражеские око­пы яркие лучи мощных зенитных прожекторов (потом мы узнали, что их было 140) деморализовали и подавили гитлеровцев на передовых позициях. А на ярко освещенные вражеские позиции двинулись танки и пехота, артиллеристы же перене­сли огонь своих орудий вглубь, на вторые позиции. Залпы тысяч орудий, «Катюш», и других минометов были столь сильны, что сметали все живое с передних позиций врага.

      Когда закончился бой, и десятка два-три военнопленных немцев проходили мимо расположения батарей 1-го дивизиона, нам удалось задержать пленных на несколько минут и выслушать ответы на наши вопросы. В дивизионе был офицер, прилично владевший немецким языком. Мне же, слабо владеющему языком врага, также разрешили присутствовать на допросе.

      Вот что мы услышали от них. Вздрагивая и заикаясь, они говорили:

      - Огонь вашей артиллерии был так силен, что первые же минуты в окопах нашей передней линии была перебита вся живая сила. Снаряды перепахали все, что было приспособлено к обороне!

     - Наша оборона не могла выдержать такого адского огня. Мы были ослепле­ны вашим новым оружием!

     -Разящие лучи - о, - это страшнее «Катюш»! - признавались пленные солда­ты.

     Через день нам по политинформации зачитали перехваченное радиосообще­ние о том, что эта ночная атака при свете 140 прожекторов в стане врага произвела ошеломляющее впечатление.

      Командир фашистской дивизии, занимавшей оборону западнее Кюстрина, сообщал по радио в штаб 9-ой армии; «По нашим позициям открыт адский огонь. Связь с полками потеряна. Во многих местах полыхает непонятный мощный свет. Миллиарды свечей. Что такое - объяснить невозможно. Может быть, это новый вид советского оружия...».

     Мы были очень рады таким сообщениям.

В Берлине

       Конечно огонь при свете прожекторов «перепахал» все, и на Зееловском переднем крае противник организованного сопротивления не оказал. Но нам не удалось окончательно сломить врага и разрушить полно­стью их оборону. Немцы - отличные вояки - профессионалы, хорошо вооруженные и умело владеющие своим оружием. Они сумели оправиться от потрясения и стали драться с ожесточением. Начались упорные и кровопролитные бои. Но ничто и ни­кто не мог уже остановить наше наступление на Берлин. В тяжелых кровопролитных боях, преодолевая ожесточенное сопротивление фанатично настроенных гитлеров­цев, и, неся значительные потери в живой силе и технике, мы продвигались к Берлину.

      На рассвете 21 апреля я вместе с другими бойцами 3-ей Ударной Армии вошел в Берлин, на его северо-восточную окраину.     

      Это были первые советские войска, появившиеся в Берлине. Их было очень много. Множество танков, самоходок, автомашин и другой техники вызывало у немцев удивление и потрясение.

       Гражданские население, преимущественно женщины, спрашивали нас: откуда столько техники? Это вам американцы дали?

      Итак, мы в Берлине. Где-то, может быть, не так далеко, в Рейхканцелярии, находится сам Гитлер, развязавший войну и причинивший столь тяжкие страдания народам мира и прежде всего советскому народу. Он не жалеет и свой народ, своих солдат, приказывая им сражаться до последнего патрона и последнего солдата.

       В Берлине мы ведем тяжелые бои и несем большие потери. Я видел как горят наши автомашины ГАЗ-АA, которые подожженные зажигательными пулями. Конструкция этой машины была таково, что поджечь ее было не трудно. Бензобак - на передней части капота, почти перед лицом шофера. Поджигая бензобак, враг нередко поджигал и самого шофера, обливая его бензином из вспыхнувшего бака. Горящих «газиков» я видел много.

      Большое поражение наносили снайперы в гражданской форме, засевшие на чердаках и у окон домов. Перебежать улицу было почти невозможно.

      Наша батарея потеряла командира огневого взвода лейтенанта Белоуса. Он воевал с 1941 г. и очень хотел дожить до Победы. Был осторожен, продвигался вперед вдоль стен, плотно прижавшись к ним. Но однажды вынужден был пересекать улицу. Снайперская пуля поразила его в голову у самого бордюра тротуара…

       По улице уже прошли танки, машины, стрелковые подразделения. Казалась, она была очищена полностью. А когда  через некоторое время по ней пошли солдаты (видимо, второго эшелона) почти строем, они были обстреляны фольксштурмовцами и понесли большие потери. Наши бойцы схватили фольксштурмовцев, одному из них было не больше 15 лет.

Наш 9-ый особый сектор

       С описываемых событий конца апреля 1945-го г., когда я оказался в центре Берлина, недалеко от Рейхстага и Рейхканцелярии прошло 69 лет.

       Несмотря на это помню Берлин тех дней; едкий и мглистый от гари и каменной пыли воздух, хруст песка на зубах. Чем ближе к центру, тем плотнее воздух. Кругом разрушенные дома.

       Мы приближаемся к особому, девятому, сектору обороны Берлина - прави­тельственному кварталу. Теперь все чаще мертвые кварталы сплошных руин.

       На уцелевших стенах домов видим броские, написанные крупным шрифтом, категорические заверения Геббельса, что русские не войдут в Берлин. А мы не толь­ко вошли, а добираемся уже до самого Геббельса.

        Пыль и дым застилали нам свет. Здесь на каждом шагу подстерегала пуля или минометно-артиллерийский осколок. Бои не стихают ни на минуту. Кругом грохочет, свистит и воет, стоит кромешный ад. Все смешалось, понятия день и ночь слились. Бойцы смертельно устали и засыпали прямо у своих орудий, когда немного стихало.

        Не помню я, отходил ли за эти 12 дней от сво­ей пушки. Здесь же у пушки дневал и ночевал, дремал, когда удавалось, положив голову на станину или на земле, положив вещмешок под голову. Не помню   также, где, когда и что ел.

         Мы уж перестали верить, что такой грохот, свист и вой когда-нибудь кончит­ся. Однако, поздно вечером, 1 мая на нашем участке прекратился огонь. Установилась тишина. Тишина, в которую трудно былой поверить. Если бы сегодня меня спросили, можно ли такое выдержать в течение 12-ти дней, я бы ответил - нет, человеческий организм такое испытание не может осилить.

        Мы же осилили и победили.

        В ночь на второе мая наша первая батарея продвинулась на два квартала и заняла позиции на Паризерплатц. Это была последняя огневая позиция моей пушки на этой проклятой войне. Недалеко, как выяснилось позднее, находилась большая площадь перед Бранденбургскими воротами и знаменитая улица Унтер ден Линден, где не раз проходили пышные парады и шумные оргии.

        …Не спалось в эту короткую майскую ночь. Люди на батарее думали о конце войны, о скорой встрече с родными и близкими, о весне и празднике Первомая. Не­которые обменивались адресами.

        Забрезжил рассвет, и поднималось чудесное майское утро второго дня.

        Правда, некоторое время, с утра, накрапывал мелкий дождь. Но вскоре он кончился, и засветило солнце.

        В четвертом часу утра вдруг мы заметили группу немцев, человек до ста. Одеты в гражданские плащи и бесшумно, прижимаясь к стенам домов по обеим сторонам улицы, идут к нам. Павел Кравченко, наш балагур и весельчак, заме­тил у одного из них торчавший из-под плаща ствол автомата. Присмотрелись внима­тельно: все они были вооружены. Нас сорок - сорок два, а немцев не менее ста. Положение усугублялось еще тем, что, продвинувшись ночью на два квартала, мы не заметили впереди себя пехоту, которую артиллеристы всегда поддерживают огнем и колесами.

       Мы встали у орудий, а немцы идут. Расстояние между нами сокращается: 200, 150, 120 метров... Фашисты решили, что батарея спит. И в тот самый момент, когда люди в плащах бросились к пушкам, наш «огневой» (так мы звали старшего лейтенанта Петра Синельникова, который исполнял обязанности командира батареи в связи с выбытием прежнего комбата в госпи­таль) скомандовал - картечью «Огонь!» Все три орудия «выплюнули» смертоносный металл, полетели гранаты. Немцы явно не ожидали такого поворота событий. Оста­вив лежать на перекрестке до тридцати человек, фашисты откатились.

       Но опасность не миновала: враг получил подкрепление (уже без плащей) и стал нас окружать. Одно орудие пришлось повернуть туда, где, казалось, были свои.

        Отбили одну атаку, вторую, третью. Немцы стали прорываться в боковой дом, напротив наших пушек. Пустить в этот дом врага - значит, бросить орудия.

        Получаем приказ: «С автоматами и гранатами - все на защиту дома!» У пу­шек остаются лишь по два человека: наводчик и заряжающий. У двух подъездов дома разгорелся ближней бой: пошли в ход не только автоматы и гранаты, но и при­клады, стулья и кулаки. Но силы неравные. Вот пал сраженный любимец бата­реи Кравченко, нет уже в живого радиста Юрченко, истекает кровью богатырь «Кузя», который подносил тяжелые ящики со снарядами, как корзины с грибами. С яро­стью отбивается с горсточкой солдат от наседающих фашистов мой командир ору­дия Николай Стародубцев. Вцепившись зубами в немца, сжав его горло, вместе с ним упал еще один наш, второй, третий.

        Убит наводчик второго орудия, находящегося на той же стороне улицы, что и дом. Получил ранение (к счастью легкое) и наш «огневой» Синельников.

        В эти именно минуты со второго подъезда дома появилась немецкая радистка с большой рацией. Правда, она была тут же сражена автоматной очередью. После окончания боя в рации у немецкой девушки мы обнаружили 60 штук швейцарских часов.

       А пока продолжался смертельный бой. За углом послышался лязг гусениц: на наши орудия шли танк со свастикой и самоходка серо-зеленого цвета. .

        Старший лейтенант Синельников сам встал у второго орудия. У прицела пер­вого орудия, на другой стороне улицы, стоял я.

       Танк выскочил на перекресток в ста шагах от нас и не сразу заметил наши орудия, стоящие между колонн в подъездах домов. Бронебойных и подкалиберных снарядов у нас не было. Искать смотровые щели, моторную группу и целиться в них, как нас учили в запасном полку, тоже некогда. Главное - не промазать! И по команде «Фугасным огонь!» - посылаю снаряд, затем второй, для верности и третий. Второе орудие делает то же самое. Смотрим: танк закружился на месте, вдруг из не­го повалил густой дым, а затем пламя огромной высоты, Самоходка же, заметив это, не решилась выскочить на перекресток.

       Немецкий танк горит. Мы было немножко успокоились — вдруг длинная ав­томатная очередь из-за горящего танка. Пули, как горох, застучали по броневому щиту моей пушки. Одна пуля ранила в руку мое­го заряжающего Уланова, другая-в смотровую щель и отбила отражатель панорамы, третья прожгла мою гимнастерку и прошлась под пагоном правого плеча, а четвертая сбила пилотку, чуть «пригладив» мои кудри. Благодаря своему маленькому росту я почти полностью скрывался за броневым щитом своей пушки. Именно это спасло меня от ав­томатной очереди фашистского танкиста в последнем бою. Бросив гранату, старший лейтенант сразил танкиста-автоматчика.

       Немецкий танк продолжает гореть, а гул нарастает уже с другой стороны улицы, где у нас только одна пушка. Гул все ближе и громче. То идут танки: один, второй, третий, пятый... Все решили умереть, но не сдаваться.

       Раздалась команда: приготовить гранаты и связки гранат, фугасные снаряды для единственной пушки.

       На этот раз смерть миновала нас. За секунду до команды: «Фу­гасными, беглый огонь!» заметили на первом танке маленькую красную звездочку. Она становилась все ярче, больше. То шли танки Т-34. Не останавливаясь, они прошли вперед мимо наших орудий, стреляя на ходу. Через час на­чали сдаваться немцы, ибо в 6 часов 30 минут утра 2-ого мая командующий зоной обороны Берлина Вейдлинг сдался в плен и отдал приказ сложить оружие всем защитникам города.

      Они заполнили все улицы, ведущие к перекрестку. Возле сгоревшего танка росла куча из немецких автоматов, карабинов, винтовок, гранат и фаустпатронов.

     А стены близлежащих домов становились белыми: чуть не из каждого окна дома и на всех этажах вывешивались белые флаги, простыни, наволочки, по­лотенца и просто белые тряпки. Это было удивительное зрелище, которое в своей жизни я видел в первый и единственный раз.

      Мы стояли у своих орудий, заряженных и направленных ствола­ми в сторону уже безоружных немцев.  

      Но толпа безоружных немцев волновала и даже пугала нас больше, чем открыто идущий в атаку враг. Там страх подавляется начавшимся боем, а перед не­сколькими сотнями безоружных немцев, стоящих почти рядом, страх не подавляет­ся, а усиливается. И мы чувствовали себя в эти минуты очень и очень некомфортно.

       Волнение и страх долго не покидали нас, нервы напряжены до предела. И только после того, как увели пленных, мы стали успокаиваться и приходить в норму.

      Впервые рассмотрели, почувствовали всем сердцем, что стоит чудесный, сол­нечный майский день, и вспомнили нашу Родину и праздник Первомая.

«Ура!» - Мы победили

 Однако победа досталась нам ценою невероятных усилий и потерь личного состава батареи, причем жертв 2 мая 1945 г., в послед­ний день войны в Берлине. Мы потеряли лучших, некоторые из них воевали чуть ли не с первых дней войны. Они не дожили до Победы всего несколько часов.

       Нас осталось 12 человек. В том числе наш командир Петр Андреевич Синельников, ставший в этот день Героем Советского Союза.

Фронтовик В.М.Даутов

Комитет ветеранов войны и военной службы Республики Татарстан и Председатель

 "Союза ветеранов Республики Татарстан "генерал майор Юлашев А.Г.

и коллектив Музея-мемориала Великой Отечественной войны выражает

 глубокое соболезнование родным и близким Валентина Михайловича Даутова.