Саитгарай Махмутович Мистахов родился в селе Ямбухтино в 1923 году, и ему, как многим сверстникам, пришлось пройти трудными дорогами войны. Он награждён орденами Отечественной войны 1 степени, Славы III степени, медалями. Работал после войны комендантом, начальником жилкомхоза судоремонтного завода им.Куйбышева, председателем Краснослободского сельсовета, в сберкассе, инспектором центрального статистического управления, начальником районном информационно-вычислительной станции. Мы предлагаем вниманию читателей его воспоминания о войне, написанные при жизни. Их передали в редакцию районной газеты "Новая жизнь" родственники.
Жизнь только начиналась...
В 1939 году я окончил фабрично-заводское училище в Затоне им. Куйбышева (группа рулевых столяров) и был направлен на работу в столярный цех на завод им. Куйбышева. Весной 1940 года меня назначили штурвальным на буксирный пароход-плотовод «Плеханов». Здесь и застала война, а было мне 18 лет. Родители жили в Затоне им. Куйбышева, отец и мать работали на заводе.
Уже в июле наш «Плеханов» получил путёвку на вывоз баржами вверх по Каме эвакуированных с Украины. Мы сделали две поездки, нагрузив полный пароход взрослых с детьми, а на баржи -- их багаж. Подняли людей по Каме ближе к Перми. Только выполнили это задание, нам поступило новое -- погрузить немцев Поволжья и перевезти также по Каме.
Затем мы спустили вниз по Волге несколько гружёных барж к Ульяновску и получили команду, не задерживаясь, прибыть в Камское Устье. Вечером 6 ноября нас остановили в Тетюшах и дали приказ встречать баржи и другие суда, плывущие безнадзорно. В нашу смену удалось перехватить две баржи, плывшие по середине Волги, и поставить на якоря к берегу.
Вечером я сдал смену и сразу лёг и уснул в каюте (очень устал). Встав в четыре утра, ужаснулся: кругом был лёд, по которому уже ходили люди. Пароходы, баржи закованы. За день мы с баркасами ещё шесть барж поймали и привели к берегу.
Наша команда вся была затонская, и мы выхлопотали баркас (ледокол), чтобы нас как-нибудь доставили домой. Бились крепко, особенно напротив Тенишева, но капитан всё же привёл нас обратно в Тетюши. Зима была суровая, даже в конце ноября -- начале декабря уже стояли морозы до 40--50 градусов.
Мы занимались обкалыванием барж и пароходов, а 9 декабря мне и ещё двум парням вручили повестки. Перед дорогой нас накормили в столовой кашей, дали талоны на получение хлеба в пекарне по 2 килограмма, крупы по килограмму, произвели тут же расчёт деньгами. Мне жена капитана дала носки шерстяные, а помощник капитана – тёплую рубашку. Родителям в Затон я не сообщал, потому что время было ограничено.
В путь – дорогу!
Провожать нас было некому, на пересылочный пункт мы прибыли по одному. В помещении было холодно. Постепенно стали подъезжать люди из деревень. В ночь мы вы- ехали в Ульяновск, но нам пришлось больше идти пешком. Из Ульяновска нас повезли в.Саранск, где мы обучились на курсах подготовки младших командиров. В течение месяца мы приняли присягу, получили обмундирование и оружие -- винтовки. Обучение военному делу было ускоренным.
Через 3 месяца нас направили под Волоколамск, где мы разместились в шалашах, которые пришлось строить самим. Два дня пришлось быть под открытым небом и совершенно без горячей пищи. Не хватало пил, топоров для постройки шалашей. Разжигать костры запрещалось, лишь малый костёр в шалашах. Всеми ночами рыскали немецкие самолёты-разведчики. Мы себя вели очень осторожно.
Однажды я, рядовой боец-стрелок 1030 стрелкового полка 260-й пехотной дивизии, после ночного дежурства пришёл в свой шалаш, стал разуваться, чтобы около костёрчика немного подсушиться, как вдруг забегает старшина по каким-то делам. Он обратил внимание на мои ноги. Оказывается, правая у меня была обморожена. Он тут же привёл фельдшера, и мне стали делать всякие натирания, а потом отправили в Москву. В госпитале я пробыл пять дней, потом меня выписали. По-видимому, всё-таки не долечили, но мест не хватало, я и так в коридоре находился.
Снова вернулся в свои шалаши, где мы пробыли до 15–20 апреля, после чего нас перебросили в Коломну. Находились также в лесах, продолжали обучение, приближенное к боевым условиям. Где-то в первых числах июля нас перебросили под Воронеж. Поговаривали, что оттуда мы будем двигаться на Сталинград. В Воронеже всё горело. Всеми ночами беспокоили самолёты немецкие, высаживались десантники, задача которых была взрывать заводы, мосты, другие важные объекты. Наш взвод дважды посылали на прочёсывание местности и уничтожение десантников, и тут мы потеряли двух солдат, но захватили в плен шесть немцев.
В тех местах мы пробыли примерно до середины июля. Затем перешли к железной дороге, и наш батальон погрузили в поезд. Проехав примерно километров 30—40, мы увидели страшную картину. Ушедший до нас эшелон был разбит, всё вокруг превратилось в настоящую мясорубку. Мы выбежали из вагонов и стали помогать пострадавшим. Живых солдат было немного. Потом прибыли ремонтники. Утром на следующий день мы поехали дальше, но уже под охраной двух самолётов.
Через сутки ночью нас высадили, и мы двигались пешком весь день. Разместились вдоль дороги, окопы были готовые, глубокие. Помню, слева были какие-то бугры и поле, а урожай плохонький был, вроде проса, справа – долина. Как оказалось, мы подошли вплотную к линии фронта, т. е. находились в так называемом втором эшелоне, за 2--2,5 километра от передовой. Мы поели горячее, получили сухой паёк дня на 3—4 (сухари, рыбные консервы, сахар, табак, селёдка). Всю ночь не могли отдохнуть ни минуты. В сторону передовой один за другим двигались малые танки и «Катюши», которые и я увидел здесь впервые. Скорчились в окопе, разговариваем… У меня были друзья: один – из Ульяновской области, двое – из Горьковской. Понимали, что не зря собирается столько оружия. До этого там, где мы находились, всюду были леса, а прибыли под Сталинград – их совсем не видать. Земля суглинистая, малой лопатой ямку не выкопаешь, местность ровная, для пехотинца очень неудачная, особенно когда без защиты с воздуха.
Пробыли здесь несколько дней, и это, можно сказать, в какой-то степени для нас явилось небольшим отдыхом. Но немецкая разведка узнала, что в окопах, вдоль трассы, находится несколько пехотных батальонов, готовых в любой час выдвинуться на передовую, и нас стали атаковать с воздуха. Нам ничего не оставалось делать, как прятаться в окопах. Это продолжалось до тех пор, пока нас не взяли под защиту наши истребители.
Главные бои были у нас ещё впереди. Пришло время, и мы по команде в полночь тронулись к окопам передовой линии. А на рассвете нас штурмом встретили немецкие самолёты. Наш взвод оказался как бы на бугре, а остальные – уже в долине, а самолёты, как пчёлы, жужжали и кружили, стараясь не пропустить пехоту в окопы. Наш взвод, в частности, не успел в них скрыться. Помню, бегу я по бугру и вижу, как в долине солдаты падают… Тут я заметил неглубокую яму, или одиночный окоп, и прыгнул туда, а сверху навалился политрук ротный. Нас Бог спас, хотя осколки падали совсем рядом…
В последних числах августа произошёл интересный случай. Ещё не рассеялись ночные сумерки, и я потихоньку дремал в окопе. Но раздался какой-то шорох, я открыл глаза и ужаснулся: передо мной был немец, готовый броситься в окоп. Я хоть и перепугался, но сумел мгновенно взвести курок и выстрелить. Тут подбежали ребята, и мы увидели ещё нескольких немцев (они, по-видимому, без шума на рассвете хотели занять позиции с фланга). Когда опасность миновала, все стали смеяться и шутить: мол, не думали, что казанский, как меня называли, сможет в упор убить немца, это, наверное, с испугу… Я признался, что именно так и было. А командир взвода сказал: «За то, что боец Мистахов в одиночном бою убил врага с испугу, награда не предусматривается…» Вот так я впервые с глазу на глаз встретился с немцем.
О боях – пожарищах
Находились мы, как пояснил нам командир взвода, в северо-западном направлении от Сталинграда. Второго сентября немецкая авиация решила, по-видимому, расшатать наши позиции и устроила бомбёжку, не безопасную даже для своих солдат. В этот раз нескольких бойцов из нашего взвода, в том числе и меня, контузило серьёзно, но нас не госпитализировали. Комбат старший лейтенант Пучков распорядился, чтобы мы побыли около кухни дней пять, и всё, мол, пройдёт. Так и сделали, куда же денешься… Питались хорошо, но лечения толком не было. Между тем доставка пищи на передовую была проблемой.
Как-то вечером привезли нам кашу. До меня в очереди оставалось 7—8 человек, когда упала мина, и кухня опрокинулась вверх колёсами. Вся каша по земле расползлась. Мы стали собирать её ложками в каски, но нашлись такие, кто в сапогах полез в середину, а один поскользнулся и упал… В общем, «наелись», поругались, разошлись. Только отошли от этого места, как ударил снаряд. Вот тут наше счастье, что ушли, хоть и не поели...
При наступлении 18 сентября меня тяжело ранило: пуля разбила всю кисть руки. Вместе с другими ранеными выбрался с поля боя, нам оказали помощь и отправлялив тыл, в перевязочный пункт, где было очень много солдат. Перевязывали врач с медсестрой, а два солдата держали каждого раненого. В бочке – жёлтая мазь, лангетки, бинты в ограниченном количестве, спирта, йода почти нет. Рядом -- ветка железной дороги, откуда отправляют раненых. Каждому из нас выдали по 200 граммов хлеба, ложке песку, талон на получение хлеба (буханка на четверых), банка консервов – это порция до Камышино, куда нас доставили вечером 19 сентября. Отсюда отправляли поездом по госпиталям. Я попал в Пензу, оттуда – в Канск (около Читы). Там лечился до января 1943 года.
А потом признали меня инвалидом II группы, не пригодным к службе, так как толком моя рука не работала. Да и общее здоровье было неважным: мучили головные боли, беспокоили ноги.
Прощай, Сталинград!
Вот так закончился мой боевой путь. Из Казани домой пошли пешком вместе с товарищем (у него была левая рука ниже локтя оторвана) по правому берегу Волги. Ночевать пришлось в первый день в Красновидово, во второй– в Камском Устье. А на третий мы распрощались: я пошёл по тропе на Кирельское, а он – в сторону Тетюш.
Спустился к Волге, расспросил про дорогу. Тропу указывали вешки из прутиков. Перешёл реку, поднялся, правда, с трудом на берег. Иду, и прямо душе не верится. Слышу, как работает завод, всё живое, всё по-старому. А вот и Заводская улица, где жили в коммунальном доме родители и две сестры. А тут и знакомые стали встречаться. Я, оказывается, прибыл с фронта девятым по ранению. Дома были мать и сёстры. Радостей – море. Матери вручил то, что сумел сохранить от сухого пайка, – один кусок сахару, одну селёдку, а когда пришёл отец, отдал ему две бутылки настоя-сырца, купленного по случаю.
Так началась мирная жизнь. Поступил на завод, потом меня направили в деревню. Жена в годы войны и после работала комбайнером, трактористом в Салмановской МТС, была на лесозаготовках и окопах. Мы всё сделали для Победы.
