У НАС НЕТ СРОКА ДАВНОСТИ....

........На шестую ночь за нами пришли. В окопах было тесно, пробирались гуськом. В темноте взлетали ракеты - то зеленые, наши, то немецкие, белые. Боевое охранение сидело прямо у кромки воды. Березина. Где-то здесь наполеоновские войска сдохли. Скоро здесь сдохнут гитлеровцы.
- Егор, смотри. Катя, тоже сюда смотри. Видите, ясень повален в реку?
- Да, - сказал я.
- Это где труп? - сказала Ринка.
Рядом с поваленным ясенем лежало тело.
- Да. Завтра ночью вы пойдете от этого ясеня. На лодке. Она принайтовлена к дереву с другой стороны, отсюда не видно. Там одно весло, Егор, справишься?
Если я не справлюсь, то мы погибнем.
- Конечно, - соврал я.
Я не знаю, справлюсь я или нет. Я знаю, что если я не справлюсь, то нас убьют.
- Через пять минут после вашего отправления по вашей лодке будут бить из всех видов стрелкового оружия лучшие стрелки полковника Федорова.
- И что, никто не попадет?
- Если кто-то попадет, то пойдет под трибунал, Егор.
- Серьезное утешение, - сказала Ринка.
Взлетали ракеты, лениво шипя в ночном небе. Я слегка сжал ее пальцы.
А потом мы сидели втроем в блиндаже. На столе горела коптилка. Огонек трепетал, тени от бледной бутылки с водкой плясали по стенкам.
- Ребята, ваше главная задача - выжить. Выжить любой ценой, - говорил полковник. - Выжить любой ценой и внедриться в систему. Живите, ребята.
Я кивал, Ринка кивала..
- Жить любой ценой. Надо будет расстрелять, - это мне, - нашего пленного - стреляйте. Надо будет переспать с немцем, - это он уже Ринке. - Переспи.
Да. Если придется, то я буду стрелять. А Ринка будет спать.
Когда закончилась бутылка, вошел немецкий коммунист Курт. На этот раз немец надел форму младшего артиллерийского лейтенанта. Он принес еще одну. И печеную картошку.
- Ребята Федорова расстарались, - сказал Курт.
- Я уже спала с ними, - ровно сказала Ринка и пожала плечами. - Я уже привыкла.
- С ребятами Федорова? - не понял Курт.
- Нет, с немцами.

- А если немцы начнут стрелять? - подал голос Курт.
- Значит, не судьба, - равнодушно сказала Ринка и пристально посмотрела на Курта.
Да. Она права. Вот не бывает такого, чтобы как в кино. Хотя в кино и Чапая убили. Есть моменты, которых можно избежать - подготовившись. Но всегда есть то, что планированию не подчиняется. Может наш спросонья попасть по лодке. Может немец открыть огонь с перепугу. А потом нас будут допрашивать, допрашивать и допрашивать, не давать спать, возможно бить, показательно расстреливать, а может и по настоящему....

И нет у нас никаких секретных данных, чтобы продать себя. Есть только вера и надежда. Надежда, что, что мы с Ринкой дойдем хотя бы до гестапо или до стратегической разведки. И вера, что мы им будем нужны. И никакой любви. Нельзя про любовь. Не время пока.

Мы спали как убитые. Время от времени просыпались и пили, пили, пили горячий чай. Казах-киргиз следил, чтобы чай холодным не был. Мы с Ринкой дрыхли - каждый на своих нарах до полудня. А потом я отжимался на полу, Ринка причесывалась и умывалась над поганым ведром. После полудня дрыхли уже вместе. И не только дрыхли. Валялись в обнимку под одеялами, полуголые. Друг в друга уже нельзя, но иногда не надо друг в друга - просто полуголыми поваляться. Я ей рассказывал про Матисса. Она мне на оригинале пересказывала Ремарка.

Когда стемнело, вышли из блиндажа. Ринка, правда, тормознула всех. Она таки сделала себе боевую раскраску - брови, губы, щеки. И больше всего ногти - в красный цвет. А потом еще так трясла кистями...
Я понял. Когда женщина трясет кистями - она торопится куда-то. Она торопится, но не спешит. Это мы, мужики, прямые как лом. А женщина всегда так умеет - торопиться, но не спешить.

Я отпихнул лодку от берега. Нас немедленно начало сносить по течению. Все шло по плану. Где-то на восточном берегу за нами следили сотни глаз. Стрелки Федорова заняли позиции. Полковник, наверное, расстегнул кобуру - он любит так пугать армейцев. Немцы спят, что ли? Неужели повезет? Курт, наверное, достал учебник русского языка - он так всегда делает, когда нервничает. Моя мама где-то сейчас молится своему саксонскому богу. Она жива, я знаю. Мой отец, командир Красной Армии, где-то здесь гниет с сорок первого года. Я знаю, что он погиб, а не сдался. Сдамся сейчас я.

Взлетела наша ракета. И тут же хлопнул миномет, лодку обдало водой. С восточного берега тут же открыли огонь. Били винтовки - десяток, не меньше. Два пулемета. Пули ложились рядом с лодкой, едва не задевая борта. А вот и взбудоражились немцы. Они суматошно открыли огонь то по нам, то по бойцам Федорова.

Басовитый гул немецкого "МГ" выбил щепки с борта лодки. Ринка лежала на дне и смотрела на меня. На дне лежала и бездонно смотрела. В этих глазах надо тонуть, а не в реке. Мне захотелось упасть на нее. Я с трудом отвел взгляд от нее, налег на весло и заорал во весь голос: - Marschier'n im Geist In unser'n Reihen mit... - это я пел на хохдойче.
Ринка закрыла глаза. Я орал, взрывались мины, плескало водой.
- Ништь шиссеээн, камератен! - а это я кричал на саксонском.

Когда ее вытаскивали из лодки надежные руки простых немецких парней - меня и ранило. До сих пор так и не знаю - чьим осколком. Знаю, что в спину. И как там сложилось у Ринки - я тоже не знаю. Я лежу в немецком госпитале в Кенигсберге и таращу глаза в белый потолок. Кстати, "Егор Пьянков" - это не настоящее мое имя. И "Ринка" - тоже не настоящее. И "Курт" - тоже. Да и звания у нас были другие.

Какие?

Извините, мы живем без срока давности......
*Информация взята из открытых источников сети Интернет