Олег Борисов написал работу о своём прадеде и его земляках, жизненный путь которых резко изменил свою траекторию после того, как они попали в немецкий плен.
«Поступил приказ: всем на оборону Оржицы. Кроме шофёров. Я повёз комзвода в райцентр. Начальник штаба сжигал документы. Приказал: «Как угодно отступать, продвигаться к городу Лубны, там наши. Пошли ночью через море огня. Ночи были тёмные, хоть глаз коли. Нас в группе подобралось четыре солдата, проползали по десять километров за ночь.
Утром нашли ров, скатились в него, надо было отдохнуть, сил нисколько не осталось. С собой был спирт, выпили, чтобы голод преодолеть и холод. Вдруг слышим страшный шум, гвалт в отдалении. Выглянул один из нас, вскрикнул: «Там автоматчики немецкие!» Подошли те к нашему рву, один немец показывает автоматом вверх: вставайте! У меня забрали наган, у ребят винтовки. Тогда ещё винтовки у наших были. Трёхлинейки. Отправили нас в тыл»
Три разных судьбы… Трое парней, примерно в моём возрасте, имевшие самую мирную профессию учителя, попавшие на войну и волей случая оказавшиеся в плену. Великая Отечественная война переломила их жизни. Моему прадеду удалось сбежать из плена и жить на оккупированной территории, Ивану Павловичу Цветкову пришлось пережить все тяготы плена, работать в Австрии на заводе «Фарбениндустри», а Олегу Михайловичу Маруте-Краснопольскому не довелось вернуться на Родину, он опасался репрессий, так как его предки были дворянами, он прожил всю послевоенную жизнь за границей.
Я посвящаю этот рассказ моим прабабушке и прадедушке Марии Власовне и Борису Васильевичу Блинниковым. К сожалению, когда был жив прадедушка, я ещё был маленьким и мало что помню из его рассказов о войне. Помню, как прадедушка брал меня на руки, заботился обо мне, рассказывал разные истории. Он был добрым, заботливым, спокойным человеком. Помню, когда бабушка пекла пирожки, она лепила их, а дедушка поджаривал. Он никогда не сидел без дела. В гараже у него была мастерская, и он часто до самого вечера мастерил разные красивые вещи для дома из дерева или из жести. Любил трудиться по хозяйству, хорошо разбирался в технике. О войне он рассказывал не очень охотно. Лишь теперь, изучив историю его жизни, я стал понимать, о чём он думал, переживал и почему он не любил рассказывать о войне.
О прадедушке рассказывала мне моя прабабушка Мария Власовна Блинникова. В работе были использованы воспоминания моего прадеда, его письма, документы, фотографии, которые хранятся бережно в нашей семье. В нашей школе в музее сохранилась тетрадь с записями заседаний педсоветов, где есть сведения и о работе в школе моего прадедушки.
Подробнее об условиях, в которых находились военнопленные, я узнал из воспоминаний ветерана Ивана Павловича Цветкова. Только в конце жизни он решился рассказать правду о своём пребывании в плену, ведь тех, кто оказался там, долгое время считали изменниками Родины. В «Книге Памяти» сказано, что Цветков Иван Павлович, 1912 года рождения, красноармеец, пропал без вести (Книга Памяти. Республика Татарстан. Казань, 1997. С.548). А он вернулся, выжил, пройдя тяжелый плен.
Важным источником по данной теме явились письма бывшего жителя города Тетюши Олега Михайловича Марута-Краснопольского. Ему уже девяносто восемь лет и все послевоенные годы он прожил за границей, ныне проживает в городке Редондо Бич (США, штат Калифорния, недалеко от Лос-Анджелеса). В работе использованы его воспоминания, которыми он поделился в своих письмах.
Мой прадед был призван в армию, когда началась Финская война в тридцать девятом году. Служил он сначала в Самаре. Прадед рассказывал: «Повезло тогда мне в первый раз, всю учебную часть отправили на Финский фронт, а нас пятнадцать человек оставили, обучать молодых. Те ребята, что отправились воевать – никто из них не вернулся живым. Подорвались на минах, кто замёрз, кто сгинул в тайге, многих подстрелили снайперы, как куропаток, воевать тогда по-настоящему ещё не умели» .
А перед войной с Германией попал Борис Васильевич служить под Киев. Там и был разгромлен в самом начале Приволжский военный округ. Первый раз с немцами пришлось столкнуться солдатам его части шестого июля сорок первого года в Белгородской области под городом Речица, в пятидесяти километрах от Гомеля. Беларусь июльская сорок первого года навсегда прадеду запомнилась.
Прадед вспоминал: «Отступали мы за Днепр. Город Жлобин три раза из рук в руки переходил. Жестокие бои шли. Немцы отступили на двенадцать километров, наши начали переправлять на тот берег танки. Помню связиста молодого, ему надо было связь наладить, а впереди в окопе – немцы. Бросил туда гранату и дальше разматывать проволоку. Ранили его, а он в зубах зажал два конца проволоки, так и держал, даже когда дышать перестал… Восемьдесят танков переправились через Днепр. Там и остались. Немцы мост взорвали, и обратный путь был отрезан. Комдив в плен попал, а комиссар переплыл Днепр, остался чудом в живых. Заманили тогда нас немцы в ловушку, воевали умело в начале войны. У нас неразбериха была, а часто и полная паника.
Отступали мы, не зная, где немцы. Они быстро продвигались, по три человека на мотоцикле – и вперёд! Крики: «Окружены!», паника, – они загоняли наших куда хотели»
Эти воспоминания мне тяжело читать. Представляю, что тогда переживал мой прадед и его сослуживцы. Ведь они до войны верили, что мы разгромим врага быстро на его же территории. Наша армия, как им казалось, была лучшей в мире, а с самого начала нашим солдатам пришлось испытать горечь поражений и отступлений. И очень много солдат погибало или попадало в плен. В начале войны 16 августа 1941 г. Сталиным был издан приказ № 270, по которому все солдаты, оказавшиеся в плену или в окружении, считались предателями, и их нужно было уничтожать всеми доступными средствами. Семьи солдат и офицеров лишались всяких гражданских прав.
Прадед вспоминал о самом горьком дне в его военной судьбе так: «Поступил приказ: всем на оборону Оржицы. Кроме шофёров. Я повёз комзвода в райцентр. Начальник штаба сжигал документы. Приказал: «Как угодно отступать, продвигаться к городу Лубны, там наши. Пошли ночью через море огня. Ночи были тёмные, хоть глаз коли. Нас в группе подобралось четыре солдата, проползали по десять километров за ночь.
Утром нашли ров, скатились в него, надо было отдохнуть, сил нисколько не осталось. С собой был спирт, выпили, чтобы голод преодолеть и холод. Вдруг слышим страшный шум, гвалт в отдалении. Выглянул один из нас, вскрикнул: «Там автоматчики немецкие!» Подошли те к нашему рву, один немец показывает автоматом вверх: вставайте! У меня забрали наган, у ребят винтовки. Тогда ещё винтовки у наших были. Трёхлинейки. Отправили нас в тыл».
Плен тяжело было пережить. Перегоняли пленных из лагеря в лагерь. В день проходили километров сорок-пятьдесят. Двигались до Кременчуга. Ничем немцы не кормили, давали иногда проса раз в день. В конце октября дошли к вечеру на место. Посадили пленных в какой-то сарай. Утром выгнали, стали отбирать. Прадед вместе с напарником, с которым был знаком ещё по Самаре вышли к ним, надо было держаться вместе, так было легче выжить. Их оставили, а остальных пленных отправили в Лабазы. Какова была их судьба – неизвестно.
Как жилось в плену можно судить по воспоминаниям ветеранов, которые побывали в плену и сумели выжить. Вот что вспоминает бывший военнопленный ветеран Цветков Иван Павлович:
«До войны работал сельским учителем. Призвали в 1939 году. Я попал в автобат в Прибалтике, обслуживали танки БТ-7, которые находились при автобате. Оттуда перебросили в Западную Белоруссию в город Белосток, в четвёртую танковую дивизию девятой армии. Там и война застала.
Белосток находился в сорока километрах от демаркационной линии, поэтому в начале войны попали в самое пекло. Немцы били со всех сторон. Сверху авиация бомбила, только щепки летели. Началось отступление. Зимой ещё на учениях до войны я простудился, ноги отнимались, я не смог выйти из окружения. Переходил с хутора на хутор целый год, из леска в лесок. В сорок втором полиция поймала, и отправили нас, молодых тогда парней и девушек в Германию. Эшелон сформировали в Барановичах. В Гродно высадили нас, провели дезинфекцию. В бане холодной водой. Стояли там кадки с пахучей мазью, заставили нас намазаться. Погрузили, повезли дальше мимо Белостока в Чехию. Привезли на заброшенную фабрику, загнали во двор. Отобрали и увели больных. Стали опять вшей жарить. Прошёл слух, что нас повезут на шахты или в помещичьи усадьбы. Женатых должны были отобрать для работы в немецких хозяйствах. Некоторые пары сошлись, чтобы попасть туда. А нас загнали в сарай, мучили вши, мы жгли серу, чтобы их выжечь. Одежду всю отобрали, мы были голыми, волосы мазью мазали. Сарай был дощатый. Надо было отмыться, а где? За забором с горы стекал ручей, мы полезли в холодную воду отмываться.
Во дворе фабрики был устроен настоящий рынок рабов, выдавали по черпаку баланды. Построили нас. Открылись ворота, въехали во двор машины с «покупателями». Прибыли они с заводов и поместий. У всех были наряды, набирали по пятнадцать- тридцать человек. За легковыми машинами въехали грузовые. Стоим мы, ждём. Идёт «покупатель», такой с брюшком по рядам: «Дайне наме?» С ним рядом писарь, кое-как по-русски говорит: «Ну, как зватты? Мунде хох» – рот открой, мол, зубы покажи, штаны сними. Осматривали как скотину. Тех, кого отобрали, повезли на станцию. Я попал в группу из пятидесяти человек, которая была доставлена в Австрию, на границу с Югославией в город Грац. Второй город в Австрии, расположенный в красивом месте, среди гор. Два месяца обучали нас на слесарей. Потом отправили в Обершлезию. Это в Восточной Силезии, около ста километров до Кракова. Попали мы на химический комбинат «Фарбениндустри». Таскали рельсы, сверлили отверстия, свинчивали для составов. Водили нас на завод строем. Местные охранники, им было больше пятидесяти пяти лет, вели себя спокойно. Два года прослесарил… Я об этом ещё никому не рассказывал…»
О том, что он был в плену, и что ему пришлось пережить, Иван Павлович не рассказывал никому до самой старости. Ведь те, кто был в плену, считались изменниками. А они радовались победам нашей армии, ждали с нетерпением освобождения, надеясь, что Родина не забыла их, ведь они не были предателями. Когда началось отступление немцев, группа, в которой был Иван Павлович, смогла увезти весь лагерь с комбината. Он вспоминал:
«Немцы отправляли поспешно военнопленных в Германию. Глядим, охранники стали редко меняться, значит, и нас должны были скоро отправить. В соседних лагерях находились поляки и французы. У нас осталась охрана без смены. Ждали, что или лагерь сожгут, или перебьют всех. Начальство смоталось. Еду взяли на учёт старшие, выдавали паёк по карточкам. Потом решили уйти. Взяли паёк с собой – по триста грамм хлеба, по стакану сахара, маргарин и утром пошли в сторону Катовицы.
Прошли всего километров двести. Наши войска шли вдоль Карпат в сорок четвёртом-сорок пятом. Пришли мы в польский город Чепстохов. Немцы из деревень убегали на подводах со скарбом, было не до нас. Остались только кошки да собаки. Наши продвигались в день до пятидесяти километров. Краков ещё не взяли. Пошли по дороге. Видим, из леса выходит танк. Сначала думали, что немецкий, но потом поняли – наш. Танкисты нас заметили, двинулись к нам. Открылся люк, вылез командир. Спрашивает: «Куда идёте?» Отвечаем: на Глявицы. «Там немцы. Поворачивайте за нами»
Демобилизовался Иван Павлович в Венгрии. Домой приехал третьего февраля сорок шестого. Это он хорошо запомнил. А потом начались проверки. На хорошую работу устроиться было невозможно. Грузил дрова, на Волге бурлачил шесть лет. Возил дрова в организации. По 1200 кубов заготавливали для больницы. А в «Книге Памяти» записано, что он пропал без вести.
А моему прадеду Борису Васильевичу удалось бежать из плена. И не один раз. Он рассказывал:
«Нас оказалось человек сто. Погрузили в вагоны. Там тесно было, можно было только стоять. Поняли мы, что отправляют нас на запад. Ни еды, ни воды не давали. Многие начали умирать. Оставались стоять вместе с живыми. Дышать было трудно, все окна были забиты шинами, решёткой, колючей проволокой. Бабы с улицы бросали в щели свёклу, а я в глубине вагона стоял, до меня не долетала. Приходилось продвигаться миллиметр за миллиметром к окну. Рядом со мной был друг хороший Алексей, мы действовали вдвоём, я крепкий тогда ещё был парень, силёнка кой-какая оставалась по сравнению с другими. Добрались мы до окна, ловили куски тыквы. Поймал я один, мою руку с куском тут же укусил голодный сосед. Ты знаешь, какой сладкой бывает сырая свёкла и тыква?
Ночью говорю Алексею: «Бежим!». Обмотали руки шинелью, отогнули колючую проволоку. Я первый вылез. Потом помог Алексею. Прячась за вагоны, переползли в конец поезда. Хорошо, что темень была, дождь, грязь. Не любили немцы такую погоду, а нам в радость – ничего не видно. И тишина. Отползли от поезда, видим – вдали лес чернеет. Мы – туда. Жажда страшная мучила, ловили капли дождя, да что толку? Попалась на пути лужа, мы припали к ней, напились, наконец. Вода пахла грязью и мазутом, но нам казалась родниковой.
Слышим в стороне лай собак. Значит, село близко. Подходим к крайней избе, стучим в окно. Нам отвечают: «Нет!» Но в форточку бросили две лепёшки. Куда нам идти было? Забрались мы в их сарай за избой, зарылись в сене. Мокрые были насквозь. Уснули как убитые. Утром нас увидала старуха хозяйка. Позвала в избу. Накормила, а старик её дал нам махорки. Покурили и, поблагодарив за приём, отправились на восток к Днепру, догонять наших. Не знали, конечно, как далеко отступили наши армии. По пути зашли ещё в одно село, накормили нас там, а потом у нас схватило животы, провалялись в стоге дней пять. До Днепра было километров восемнадцать. К вечеру добрались до Каргалыка. Зашли в один дом, там был один наш солдат, тоже бежал из плена. Хозяйка говорит: «У нас староста хороший, Вакуленко, поможет устроиться». Пошли мы в управу. Входит здоровый крепкий старик, представился Демидом Максимычем: «Пошли ко мне!».
Привёл он нас к себе. Истопил печь, одежду прокалили на огне от вшей. Остались мы у Максимыча жить. Работали у него в хозяйстве. Урожай в ту осень хороший был. Молотили в клуне – сарае для молотьбы цепами колосья. С неделю. На руках с непривычки мозоли страшные набили. Руки распухли, вот, видишь, у меня до сих пор остался шрам. Лечить нечем было. Не спали сутками. Хозяйка позвала знакомую, та принесла самогонки: «Вылечу народным средством». Крепкая была у неё самогоночка, первач, похоже. Выпил я полстакана и сразу уснул. Проспал целые сутки. И рука после этого прошла, только шрам остался. Так и выжил я тогда.
